Владимир Старовойтов. «Неотвратимость бытия, или записки спасённого. Пролог»

Владимир Старовойтов. «Иллюстрация к книге»

...И услышал я Голос:
— Встань и иди!
— Но куда, Господи?
— Оторвись от стула. Встань и посмотри в окно!
— Я глянул: — Там осень, птица летит.
— Это твоя осень, и у тебя не будет другого времени. Иди и говори с нею.
— Но я не могу говорить с летящей птицей.
— Лети рядом молча.
— Господи, у меня нет уже сил. И не могу же я так сразу с раннего утра гоняться за птицею. Ноги мои скрипят, как несмазанные колеса, отложение солей и бицепс ослаб. Размяться бы надо малость.
— Тебе не нужен бицепс, дурак! У тебя есть сердце.
— Ну, у дураков, слава Богу, с сердцем всегда всё в порядке, — подумал я и снова сел.
— Так что же ты сидишь?
— Я думаю.
— Глупец! — и голос замолчал.

А я продолжал думать о летящей птице.

Эта ранняя пташка появилась из неизвестного гнезда и стремительным своим полётом рассекла небо надвое, оставив в розовой утренней дымке зеленоватый след. Я не сумел разглядеть её сразу. Помню лишь количество перьев в хвосте — сто восемьдесят семь.

Через месяц я увидел её вновь, и на этот раз сумел разглядеть до последнего пёрышка, так как летела она не очень высоко и небыстро, кося глазом на летевшего рядом птенчика, который смешно трепыхал крыльями, хрипловато цвыркал, издавая звуки, совсем не похожие на птичье пение, а скорее напоминавшие пыхтение неуклюжего мальчишки, карабкающегося в гору.

Мне стало понятно, почему эта красивая и быстрая птица сегодня не спешила — она учила летать своего птенца.

И опять они исчезли из виду и скрылись в неизвестном мне месте.

Весь остаток лета и первые дни осени я встречал в небе эту неразлучную пару. Я ходил по земле и задирал голову к небу, искал их в ослепительном свете утра, и обязательно находил в горных высях две маленькие трепетные точки и слышал звон, и этот звон вызывал во мне тревожное чувство, природу которого я не мог понять, пока не пришла осенняя стужа.

Тренировочные полёты птиц подходили к концу. И моя парочка была готова к отлёту в неведомые страны. Малышка научилась летать быстрее мамы и вытворяла в небе немыслимые кульбиты, мама же уверенно расправив крылья, парила высоко-высоко, озирая эту землю прощальным оком. Меня она не видела. Я был для неё ничто, просто деталь остывающего пейзажа. Её манили теплые дальние страны.

«Так уж надо, так надо», — говорил я себе, пытаясь утишить непонятную тревогу в сердце.
И вдруг этот Голос — «Вставай и иди!»
— Куда, Господи?!..

***

Говорят, можешь не писать, не пиши. А у меня наоборот, писать не умею, не могу, но пишу, заставляю себя, загоняю за стол, за стул, а иногда прямо лёжа на диване при свете ручного фонарика неимоверным усилием воли я заставляю себя писать. Поэтам хорошо, на них находит стих — и пошло поехало: ритмы, рифмы, образы — как волны морские накатывают, неудержимы.

А тут ты спишь, абсолютно большая часть тебя лежит, распластанная на матрасе, и ты видишь сон... Всё как в жизни, ни на что не похоже. Легким касанием пера, нет, лучше острого графитового карандаша ты совершаешь некоторое магическое действие на чистом листе белой бумаги. Серебристый след графита быстр и летуч, он лёгок, как серый туман пасмурного дня.