Галерея «PORTMAY»: «Русские народные галлюцинации: живопись, графика», 3 мая — 3 июня 2012 года

Оранжевая мама

У меня есть две фазы, мама,
Я — чистый бухарский эмир.
Когда я трезв, я — Муму и Герасим, мама;
А так я — Война и Мир.
Борис Гребенщиков

Пожалуй, необходимо сразу сказать о названии выставки — «Русские народные галлюцинации», о той метафоре, которая породила саму идею собрать произведения приморских художников под столь неожиданным углом зрения. Я говорю именно о метафоре, а не о сегодняшней российской галлюцинации, внутри которой мы худо-бедно, а порой и вполне душевно существуем, потому что это наша родина, сынок, и привычно называем просто окружающей действительностью, даже и не находя в ней признаков измененного сознания целой страны. Несколько лет назад Борис Гребенщиков одну из своих музыкальных программ «Аэростат» посвятил исчезнувшей ещё в девяностых годах группе «Звуки Му» и, соответственно, её лидеру Петру Мамонову, который никуда не исчез, а в своём деревенском отшельничестве, театральном и кинематографическом творчестве стал пылающим воплощением русского юродства. Название программы обыгрывало заголовок одной из знаменитых статей В.И. Ленина «Лев Толстой как зеркало русской революции» и звучало так: «Звуки Му как Зеркало Русской Революции или Советская Народная Галлюцинация». Гребенщиков утверждал: «Звуки Му — не группа музыкантов, а подлинная «русская народная галлюцинация», самим своим существованием иллюстрировавшая полную тождественность развитого социализма и белой горячки».

И здесь совершенно справедливо вместо «советская» он говорит уже «русская», хотя можно употребить и более политкорректное слово «российская», хотя и это абсолютно ничего не меняет, поскольку наши отечественные галлюцинации не имеют временных и национальных рамок. В те или иные времена, в разных социальных обстоятельствах, они могут приобретать свою идеологическую и эстетическую окраску, но реинкарнацию русского бреда, галлюцинаций, видений и грёз прервать невозможно. Наши галлюцинации, как мифическая саламандра, не сгорают, а возрождаются в огне, будь это войны, революции, прочие социальные потрясения или духовные кризисы.

Вот почему в экспозиции выставки, как своего рода живописный эпиграф, представлен портрет Петра Мамонова, написанный Тамарой Кузьминой в 1988 году, когда группа «Звуки Му» гастролировала во Владивостоке. Портрет, надо отметить, чем-то неуловимым выразительно передаёт гениальное безумие рокера и актёра. Русские галлюцинации были, есть и будут, они повседневность нашей жизни, структура нашего мировосприятия, мистические откровения нашей религии, кровь и душа нашей культуры. От них никуда не деться, они достанут тебя в любой момент, как цепкие пальчики Родины в одноименной работе Всеволода Мечковского.

Избежать галлюцинаций в России мы просто не в силах, нам не заповедано. Единственная возможность справиться с их нашествием — это приручить их, хоть как-то очеловечить и преобразовать в творчестве, превратить в поэзию и искусство. В конце концов, наши личные, творческие галлюцинации — лучшая защита от внешних, они не в пример гуманней, умней и философичней. Например, с женщиной, что смотрит на нас с картинки Виктора Серова «Лариса Фёдоровна курит «Winston» не справится никакая галлюцинация, потому что она сама галлюцинация. Здесь я даже и не пытаюсь коснуться научного толкования этого термина. Клинический анализ галлюцинаций, или психоаналитический, социологический, религиозный и так далее — это испытание для нормального ума, которое никуда, кроме как к шизофрении именно в её клиническом понимании не приведёт. Поэтому давайте будем понимать галлюцинацию как явление чисто художественное, можно даже сказать, один из видов и жанров искусства. Галлюцинации в литературе и искусстве, какие бы шокирующие формы они не принимали, — это освобождение скрытых духовных энергий, волшебная сказка подсознания, как бы жутковато это не звучало.

Опять же, нет никакой возможности сколько-нибудь подробно останавливаться на художниках-визионерах в мировом контексте, то есть тех людях с обострённой психикой и художественной интуицией, которые в своём творчестве проникали в потусторонние, запредельные, мистические области человеческого существования, радикально изменяя представления человека о самом себе и мире. В литературе — это ряд от Иоанна Богослова и Данте до Гоголя, Достоевского и Андрея Платонова, в живописи — череда великих от Босха, Брейгеля, Гойи до Михаила Врубеля, Марка Шагала и Сальвадора Дали.

Если вспомнить только художественные направления и течения в искусстве последнего времени, то галлюцинации свили гнездо и в символизме, и в дадаизме, и в сюрреализме, в магическом реализме и метафизической живописи, примитивизме и даже социалистическом реализме… Причём социалистический реализм в своих идеальных, то есть доведённых до абсурда образцах, представляет порой до дрожи жизнеподобные галлюцинации, спародированные затем в ироничном искусстве соц-арта, в картинах тех же, например, В. Комара и А. Меламида. Так всякая идеология, доведённая до безумного логического конца, превращается в галлюцинацию, бред и коматозное состояние сознания. У Гребенщикова есть старая песенка «Боже, храни полярников», где бред советской обыденности показан с истинной печалью и состраданием ко всем, кто захвачен этой галлюцинацией:

Боже, помилуй полярников с их бесконечным днём,
С их портретами партии, которые греют их дом;
С их оранжевой краской и планом на год вперёд,
С их билетами в рай на корабль, уходящий под лёд.

Вообще, если хватит духу углубиться в эту тему, точнее, вселенную русских галлюцинаций в искусстве, то можно увидеть, насколько она разнообразна. От излучающих тревожную, магическую жуть картин Павла Челищева, например, таких как «Феномены» или «Сумеречная голова», до всем известных фантасмагорических полотен Шагала, исполненных поэзии и нежности. Галлюцинации на то и галлюцинации, что могут принимать самые непредсказуемые формы, может, за это свойство мы их и любим, за неизвестность и возможность заглянуть в бездну, а заодно и в себя, — страшимся и любим.

На выставке в галерее PORTMAY, нужно отметить, галлюцинации подобраны во впечатляющем ассортименте, художникам, на беду или на радость, есть что показать. Наверное, это связано и с тем, что приморское искусство на рубеже веков приобрело ярко выраженные черты постмодернизма, говоря иными словами, художники, словно гоголевский Вий, приподняли веки и за внешней реальностью стали различать очертания мифа, сказки, космос человеческой души со всеми её миражами и тайными обитателями. Причём самые по-настоящему страшные видения связаны, пожалуй, именно с политическими событиями нашей жизни. Так обычно и происходит на социальных разломах, когда из трещин бытия тут же появляются бесы разных мастей, да ладно бы привычные, можно сказать, домашние изумрудные черти алкоголиков, а то ведь случаются галлюцинации и поужасней, то есть просто кошмарные.

И это особенно выразительно проявилось в работах Рюрика Тушкина, который всегда чутко улавливал шевеление призраков за ширмой реальности. Его работы «Мы не сеем и не пашем» и «Советский ангел», написанные в начале девяностых, то есть на исходе перестройки, вытащили на белый свет существ, рождённых нашей подноготной русской жизнью. Эта парочка с гармонью и зубастыми ртами, готовыми сожрать каждого, и совершенно потусторонний и вместе с тем абсолютно реальный чёрный ангел перестройки с перевёрнутой белой звездой на груди и нестерпимо злым взглядом, способны стать героями детских страшилок. И действительно, ну какой ещё ангел может быть у страны, исповедовавшей атеизм? Скорее всего, именно такой, что и явился художнику Тушкину, который не устрашился разглядеть его за столь милыми его сердцу рыбами, русалками, фантастическими голыми женщинами, козами и прочими сказочными галлюцинациями.

Более скрыто, используя знаковые детали и элементы композиции, работает с русской историей и её иллюзиями Геннадий Омельченко. Две его работы, как всегда, отмеченные сложной живописной структурой и напряжённым цветом, — это кристаллическое крошево разрушенного мира, галлюцинации, разбитые вдребезги, но всё ещё сохраняющие энергию мифа. В «Композиции с гербом» сквозь хаос распадающегося русского герба звёздным холодом и ощутимым безумием сквозит голубоватый водочный штоф, а в «Композиции с лаптями» к живописной поверхности крепко прилипли самые настоящие лапти — да так и остались. Такое впечатление, что это готовая обувка для русских галлюцинаций. Лапти вполне подошли бы мужику с картины Александра Арсененко «Металлист», что тащит спиленный на кладбище крест в пункт приёма цветного металла.

Политика и неизбежно порождаемый ею жёстокий абсурд, кривое зеркало духовной разрухи, по сути, всегда были одной из главных тем Всеволода Мечковского, который достигает порой просто леденящих вершин творческого безумия. И в этом легко убедиться, взглянув на его работу «Битва пассатижей с телефонным кабелем», совершенно психоделическую и по умопомрачительному сюжету, где-то там, в подсознании, вызывающую воспоминание об иконе «Чудо Георгия о змии», и по кислотному цвету. А его триптих «Тележертвы», похоже, окончательный диагноз приговорённому к телевизору русскому человеку, чей мозг — про душу что уж говорить — методично и хладнокровно пожирают телевизионные призраки, то есть именно хладнокровно, потому что не могут же призраки быть теплокровными.

Выставка русских народных галлюцинаций выстраивается по своей эмоциональной и художественной траектории, скорее, поэтической, ассоциативной. Так политические, казалось бы, по своей образности графические листы Джона Кудрявцева из серии «Гибель последней державы», превращаются у него в ностальгические грёзы, может быть, не столько о державе, сколько о собственном детстве, о родине детства. И что самое необычное — объектом этой ностальгии становятся советские металлические деньги, из них он составляет букет в память об ушедшей стране. Эти трёх- , пяти и десятикопеечные монеты, которые мы изо всех сил сжимали в кармане детской рукой, а если сильно повезёт — то рубль, или даже три, теперь предстают почти величественным символом страны, своего рода артефактами, оставшимися после детства и растаявшей цивилизации.

Но самое ностальгическое произведение на выставке, посвящённое детству, это, конечно, «Старое зеркало» Сергея Герасимова. Как хорошо, что галлюцинация порой способна обернуться и таким лирическим сюжетом, где взрослый, поживший человек всматривается в зеркало времени и видит там себя прежним — мальчишкой в туго завязанной ушанке в зимнем сиянии солнца. Мне эта вещь представляется живописной метафорой знаменитого фильма Андрея Тарковского «Зеркало», когда мир открывался детским глазам совсем, совсем иным. Может, этому помогает и стиль автора — кинематографически чёткий и ясный, с гиперреальной прорисовкой деталей. Такие приёмы характерны, кстати, для мастеров метафизического и сюрреалистического искусства. Можно сказать, в такой же классической манере сюрреализма написана и картина Александра Селиванова «Кирпичики», рождающая массу философских и исторических ассоциаций.

Чем и примечательно галлюциногенное творчество приморских художников, что их видения, доходящие до абсурда и бреда, становятся результатом чистого вдохновения и художественной интуиции, увлекательной интеллектуальной игрой, способной превратиться и в поэтическую сказку, и в завораживающий кошмар. Иному путешественнику в запредельное потребовалась бы пара тарелок окрошки с мухоморами, а вот Юрий Аксёнов обходится русским менталитетом и личным воображением. Его картины вполне можно было бы отнести к сюрреализму как таковому, с его тягой к тёмным инстинктам подсознания, фантастикой и сгущённым эротизмом, если бы не русская чертовщина, которая то и дело показывает свои рожки в его живописи. А уж его графика из серии «Русский Маркиз де Сад», которая иллюстрирует роман «120 дней Содома», вполне может служить предупреждающим, даже морализаторским изображением христианского ада — каких там 120 дней, такого сексуального кошмара не выдержать и сутки.

Вообще, эротические галлюцинации, наряду с религиозными, — это сакральная традиция, о чём вам расскажет любой компетентный психоаналитик или историк культуры, если уж нет собственного опыта, что едва ли. И на выставке есть эротические произведения совсем иного эмоционального и эстетического содержания. Например, полотно Олега Подскочина «Ситец» представляется просто пульсирующей галлюцинацией достоевщины, где оранжевый ситец едва-едва прикрывает накалённую толпу русских персонажей, готовую сорваться то ли в оргию, то ли в безобразный скандал, то ли в очередную революцию. И под всем этим зыбким покровом, как и всегда у Достоевского, тлеет безумный огонёк эротизма, который в любой момент способен обернуться религиозным экстазом.

Вообще, эротические галлюцинации очень переливчаты, они мгновенно меняют облик, как взмах крыльев бабочки меняет их рисунок. Так дымчатая, нежно-сиреневая работа Евгения Макеева «Махаон», мерцающая пыльцой вечерних мечтаний, соседствует с произведениями Александра Киряхно и Лили Зинатулиной, изобретательными и изысканными в своем графическом выражении, но весьма далёкими от сколько-нибудь привычных эротических сюжетов. Ирреальные образы этих художников, не только привлекают, но и тревожат, они появляются как раз из той сферы человеческих переживаний, где чувственность неотделима от поэзии, а радостный абсурд соседствует с холодным аналитическим любопытством — а если заглянуть ещё и сюда…

И всё-таки в конце нашего отечественного галлюциногенного туннеля всегда светит сказка и народный юмор, сильно замешанный на анекдоте, переходящем в абсурд. Замечательна в этом смысле сумасшедшая алая картина Владимира Погребняка «Трах-ба-бах!», где Анка-пулемётчица строчит прямиком в жертву мужского пола. Проще и ярче анекдота и быть не может, хотя некоторая двусмысленность остаётся: что это — женская мечта или мужской ужас?.. А холст Маши Холмогоровой «Россия — родина слонов» вполне может служить визитной карточкой русских галлюцинаций вообще и этой выставки в частности. Ну откуда ещё могли прийти эти безумно радостные розовые слоны, разгуливающие в среднерусском березняке? Только из народной души и народного же представления о подлинном состоянии мира, о том, каким это мир должен быть по справедливости.

По справедливости, какая царит в волшебных сказках, прибрежный дядька из картины Анны Щёголевой «Добыча» имеет и возможность и право изловить русалку и отнести к себе в избу — кто знает, а вдруг все сложится, и не такое встречалось. Из этих же сказочных морей, где обитают персонажи картины Андрея Обманца «Песня водолаза о подводном мире», явно приплыла на приморский берег и фантастическая рыба Ильи Бутусова, заслоняющая собой весь горизонт. По законам сказки, любовь и преданность способны наконец-то превратить супругов в свободных птиц, чтобы они сидели себе в ветвях волшебного дерева как материализовавшаяся райская галлюцинация, что и случилось в картине Лидии Козьминой «Феоген и Голиндуха». По справедливости, и над когда-то русской рекой Сунгари, что протекала через Харбин, до сих пор парят наши родные ангелы, как это происходит на холсте Сергея Дробнохода. По народным понятиям, и южноамериканская птица тукан с гигантским красным клювом, способная стать тотемом русского населения, непременно должна обитать где-нибудь в окрестностях приморской деревни Анисимовка, где часто работает на пленэре Виктор Убираев. Хотя, конечно, настоящим тотемом выставки стала деревянная скульптура Олега Батухтина — вполне невменяемая, но реальная как ничто иное.

Твёрдое народное убеждение, что в России возможно всё, подтверждают и работы Владимира Старовойтова, где он представляет зрителям Русскую Гулливершу и Татуированного младенца, которых просто невозможно придумать, а можно только увидеть, хотя бы во сне, как и произошло в этом случае с художником. Младенец, явленный миру в оранжевом буддийском свете и отмеченный странными знаками, действительно наводит на мысль о некоем астральном божестве, спустившемся в Россию, чтобы выдернуть её, наконец-то, из объятий сансары, прервать отечественную карму и забрать в нирвану. На это, собственно, и намекает Гребенщиков своей песенке «Инцидент в Настасьино»:

Он весь блещет, как Жар-птица, из ноздрей клубится пар,
То ли Атман, то ли Брахман, то ли полный Аватар.
Он сказал: «У нас в нирване все чутки к твоей судьбе,
Чтоб ты больше не страдала, я женюся на тебе».

Кстати говоря, среди русских галлюцинации в разные времена тоже возникает своя мода на цвет — то белый, то красный, то чёрный, сегодня, похоже, это оранжевый. А может, на творчество приморских художников влияет близость буддийского Востока… Но, с другой стороны, помните, ещё в советские времена вся страна — и дети, и взрослые — пела галлюциногенную радостную песенку «Оранжевое настроение»… Там ещё есть такие строчки: «Тут явился к нам домой / очень взрослый дядя, / покачал он головой, / на рисунок глядя. / И сказал мне: Ерунда, / не бывает никогда —