Олег Подскочин. «Роза и крест», Владивосток, 2008

Беседа координаторов проекта «Арт Владивосток» с Олегом Подскочиным

С выставкой «Роза и крест» можете ознакомиться на второй странице публикации.

Олег Подскочин

Ваши работы изобилуют метафорами, загадками и шифрами, даже не искушенному зрителю видно, что этому предшествовала подготовка. Как рождаются ваши картины?

У каждого художника это происходит двумя путями. Первый путь — произведения вынашиваются в течение долгого времени, начина я с девяти месяцев, заканчивая, допустим, девятью годами. Этому предшествуют различные события, изломы сознания, встречи с людьми, непонятными объектами и даже стихии природы влияют на это. Второй путь — это рождение работы, которому не предшествовало ничего. Произведение может родится буквально за три-четыре часа. Спонтанное творчество, теория бессознательного Бергсона. Когда включается что-то темное, зовущее, властное — это можно назвать интуитивным творчеством. Так появляются на свет работы.

Ну а глобально от чего отталкиваются? Историко-культурологический слой?

Для первого пути характерно творчество великого немецкого художника Вернера Тюбке, который к своей самой большой картине в мире шел очень долгое время, по-моему, на протяжении 25 лет. Гигантское историческое панно «Раннебуржуазная революция в Германии», которое находится в городе Бад-Франкенхаузене (Тюрингия). О Тюбке можно вообще говорить очень много — это великий художник современности. А что касается второго пути — ярчайшим примером являются все импрессионисты, то, что я говорил, темное, бессознательное и в то же время природная стихия. Особенно Ван Гог, никуда не попишешь — человек страстей, стихий и «темной эротики» :).

Что вас привело к выбору творческой профессии? У всех это по-разному, у кого-то с детства, а у кого-то — нет.

А я вообще художником быть не хотел, хотел быть штурманом гражданского флота, но не прошел по зрению.

Как же получилось? Как занесло в художники?

В училище поступил по блату, за чайный сервиз.

Хороший сервиз, наверное, был :).

Хороший! Потому, что когда экзаменационные работы сдавал, за моей спиной все смеялись и работы были все двоечные, пришлось подправлять художнику. Вот так я поступил.

А вы до поступления рисовали?

Рисовал, рисунки были не связанны с образами природы и человека, а связанны с какой-то откровенной бредятиной, навеянной рок-музыкой.

Потом меня хотели выгнать за проф. непригодность. На первом курсе я получил все двойки по композиции.

А почему так было?

У меня не было подготовки. Приехал в Иркутск, а это было время хиппи, я слишком начал увлекаться всякими глупостями, типа марихуаны.

Иркутское училище в Советском Союзе считалось на ряду с центральными училищами очень сильным. Ну, как, впрочем, любое училище, которое находится за Уралом: красноярское, иркутское, владивостокское. В Хабаровске училища нет, потому, что если его назвать — будет неприличное слово :).

Ну, вообще то да, хабаровское училище :)… А что же было дальше?

Дальше получится биография.

Нет, мы имеем ввиду из двоечников…

А потом со мной что-то случилось, непонятное что-то. Из области интуитивного. И уже к концу, перед уходом в армию, на первом курсе, я чувствую, что во мне что-то открылось, особенно когда рисунки гипсов начались, головы. Юлий Цезарь, например, даже приходили ребята со старших курсов и говорили «во, дает!». Потом два года армии, там я даже писал, когда была возможность. Как-то, в общем пошло. Потом был институт искусств, наш, который очень много дал. Тут уже все по-серьезному было.

Олег, давайте перенесемся в настоящее. Выставка «Роза и крест», по нашему мнению, является антологией вашего творчества. Какие можно выделить этапы формирования выставки? Потому, что, несмотря на различную технику работ, экспозиция выглядит, действительно, как нечто цельное. Ее можно сравнить с пирамидой, сначала карандашные рисунки, потом пастели, а потом переходит к некоему завершению – живописи.

Трудно сказать, потому что какие-то работы были написаны за десять лет до выставки, какие-то делались специально для нее, как продолжение идей... Потом с легкой руки Саши Лобычева выставка обрела имя «Роза и крест» — это Розенкрейцеры. Она получилась не то, чтобы неоготическая, навеянная какой-то тайной. Я не очень люблю живопись с точки зрения мистики, не принимаю, потому, что живопись это и есть мистика, одна из той форм мистики.

Значит, вы не стремитесь к мистификации?

Нет, конечно, просто всякая мистификация уже заложена в истории человечества, поэтому на этой выставке так много персонажей: Жанна д’Арк, Мария Стюарт, Елизавета Тюдор, Фюре и конкистадоры. Сами персонажи закладывают миф и мистичность. Обязательно миф. Например, золото инков это миф или мистика?

Ближе к мифу.

Как сказать. Золото тоже мистическое творение, бесконечное приближение к идее алхимии, а алхимия уже мистика.

Получается, каждый художник свой миф сочиняет?

Конечно! Это же базовая основа! Я вывел формулу, называю ее Великой фантазией, которая как ключик открывает все мифы. Великая фантазия — это когда отпускаешь себя полностью, не даешь зажимать себя в какие-то временные рамки, и фантазируешь, >как Бог на душу положит. Одно из важных качеств художника — отпускать свое сознание гулять по странницам истории, а там просто кладезь премудростей.

В основу этой выставки легли не отвлеченные идеи, а конкретные исторические личности, только перевернутые, переосознанные мною, так что сейчас не найдешь где правда, а где вымысел. Однако я считаю, что для искусства это очень важно. Мы же не бытописатели и не хроникеры, не летописцы.

В каждой вашей картине зашифровано послание, но не так легко его разгадать...

Послание… Не то, чтобы послание... Я, может быть, сознательно это не делаю, не посылаю никаких импульсов, просто определяю границы того, что для меня интересно. Есть еще одна важная вещь — нет точек приложения, нет цельности восприятия. Знаете, как бывает в истории искусства, например, Суриков — он конкретный, там все понятно. Просто, я учился на другой школе, не на русской, а на немецкой, где все настолько вывернуто, на первый план выходит мифотворческая идея, чем и отличались, чем и славились немцы всегда. В любом искусстве любого периода присутствует амбивалентность, раздвоение, растроение, хотя закон картины — прежде всего, цельность форм, композиции, а смысл может быть любой.

Глядя на ваши картины, чувствуется отстраненность от сегодняшнего дня, пребывание вне этого времени, где-то в прошлом, в параллелях. И, если можно было бы выбирать, в какое время вам бы хотелось жить и работать?

Сложный вопрос... Если бы я был Мафусаилом, то хотел бы во всех временах побывать. Ну а отстраненность — это естественно, потому, что субъективный историзм мне свойственен. С класса третьего-четвертого я упивался историей, которая формировала меня. Ну а современная эпоха… Например, я очень интересуюсь темой Второй мировой войны. А вообще, современность, как таковая, меня не интересует. Мне больше интересны слова «Клавдий, я тебя люблю», которые нашли на стенах Помпеи.

Почему? Интрига там есть, а сегодня ее не находите?

То, что скрыто под пылью веков, освещено золотым светом уходящей эпохи. Тех гадостей жизни мы не знаем, и прошедший век в памяти остается золотым. В те времена художники стремились к тому же, к чему стремлюсь я — владению формой, донесению идей.

А споры с предшественниками возникают?

Споры… Дело в том, что я обращаюсь к коллегам, братьям по цеху, которые являются абсолютом для меня. Как абсолютен Дюрер, абсолютен Энгр, Микеланджело. Ну как я с ними могу спорить? У меня нет с ними предмета спора. Как еще писал Ренато Гуттузо: «Я постоянно веду диалог с братьями по цеху». И это очень верно, очень правильно. Это значит, во-первых, учиться, во-вторых, равняться, и бросать вызов.