Галерея «PORTMAY»: Александр Шалагин «Рыба-остров», персональная выставка графики, 1 июля — 1 августа 2011 года

Чудеса местного масштаба

Начинать надо с неба (а значит, с птицы),
продолжать бы — морем (выходит, рыбой),
а иначе в чём бы мы отразиться
(а ещё — повториться) тогда смогли бы…
Анатолий Кобенков

Александр Шалагин

«Я бы хотел(а) в этом мире жить…», — эта искренняя и естественная, как выдох, фраза, что порой встречается в книге отзывов на галерейных выставках, радует, конечно, и художников, и галеристов. Действительно, оценка хоть и бесхитростная, но дорогая, потому что касается, может быть, самого сокровенного вопроса искусства — для чего, собственно, оно существует?.. Ответить можно с той же наивностью, с какой звучит и сам вопрос, что и делают благодарные зрители: ну хотя бы для того, чтобы там можно было жить. Живопись и графика открывают нам возможность иной жизни, иного пространства, иного пейзажа, по которым мы тоскуем, часто даже не осознавая этого. Назовем это ностальгией по стране, которую от нас спрятали — у каждого в детстве была, а потом исчезла. Так же мы готовы жить в каком-нибудь русском романсе, едва его музыка царапнет по сердцу, или в стихотворении, к примеру, иркутского поэта Анатолия Кобенкова, земляка автора этой выставки: «В той области — за тридевять морей — / нас головокруженьем угощали / малиновый лопух, седой пырей / и — в красных венах — изумрудный щавель. / В той области, куда впускали за / царапины, болячки, синячища / нам пауки таращили глаза / и стрекоза таращила глазища…»

Графические произведения Александра Шалагина открывают нам мир, в котором действительно хочется жить, хотя он, в общем, ничем вроде бы особенным и не отличается от привычной нам приморской действительности. Тот же ландшафт морского города, Находки, где живет художник, дворики с местными компаниями и устоявшимся бытом, окна с подвешенной камбалой, улочки приморских деревень с банями, огородами и развешенным бельем, побережье с чайками, морским мусором и открытым горизонтом… Ну разве что в этом мире художника случаются иногда «происшествия местного масштаба», как со скромной иронией определяет свои сюжеты сам автор в названии одной из работ. Хотя справедливей было бы назвать его графику чудесами местного масштаба, имея в виду, что местность эта взята живьём из действительности, но преображена взглядом автора, его мастерством и влюбчивой памятью детства. Уже упомянутый поэт писал об этом так: «Там говорили, что жизнь — «что дышло», / а вместо «срам» говорили «страм», / и в каждой избе был коврик вышит: / над речкой храм, да и в речке храм. / Там пели мало, грустили множко, / случались смерти, гудела пьянь. / Там на окошках сидели кошки / и голубая цвела герань».

Первая персональная выставка Александра Шалагина во Владивостоке, в галерее PORTMAY, — это счастливое подтверждение того, что традиционное искусство графики, сильно потесненное в последние десятилетия не столько живописью, сколько фотографией, компьютерной продукцией, а также разными жанрами актуального искусства, в талантливых руках не только сохраняет своё художественное своеобразие, но и открывает новые возможности. Художник не просто привлекает самые разнообразные графические техники — акварель, тушь, цветные чернила, акрил, пастель, воскографию, гравюру на пластике, тонко чувствуя и используя их особенности, но и создает собственные, когда ему это необходимо для воплощения замысла. Он экспериментирует, часто работает в смешанной технике, добиваясь необходимой ему цветовой тональности листа, его фактуры, пространственного решения и точности рисунка. И когда все эти, казалось бы, сугубо профессиональные, технические проблемы подчиняются замыслу и воле автора, появляется на свет чудесное графическое произведение: полный зимней тишины и мягкого деревенского сумрака лист «Вечерний снег», созданный всего лишь с помощью тонированной бумаги и белил; возникающая прямо на наших глазах из размывов туши мифическая узорчатая «Ящерица». Или выполненная в смешанной технике «Зелёная жемчужина», что мерцает в неизвестных глубинах Японского моря, а уж как её смог увидеть художник, это известно только ему.

Конечно, сам волшебный момент преображения листа, графической техники и замысла в художественный образ, произведение, неуловим и трудно поддается сколько-нибудь внятному объяснению: вот линия, штрих, вот цветное пятно, вот нетронутая белизна бумаги — и вот уже в полночное окно вплывает рыба-луна, переливаясь сгустком звездного света, и глаз от нее оторвать невозможно. Но можно проследить профессиональные корни графического искусства Александра Шалагина. Дело в том, что в семидесятых годах прошлого века он четыре курса проучился в Иркутском художественном училище, перед тем как перевёлся во Владивосток и здесь защитил диплом. А в Иркутске в семидесятые-восьмидесятые годы образовалась сильная школа графики. Тогда имена таких художников, как Александр Муравьев, Анатолий Аносов, Александр Шипицин, были хорошо известны в стране, собственно, они и стали первыми учителями автора. Они показали, насколько художественно значимым и самодостаточным может быть искусство графики, которому доступен широкий творческий и жанровый диапазон. От станковых эпических произведений и книжной графики до чистой лирики, от сюжетных работ, рассказывающих о событиях и персонажах, до портрета, пейзажа и натюрморта.

Творчество Александра Шалагина, следуя этой плодотворной традиции, развивается в разных направлениях. Есть выразительные работы эпического плана, например, его цикл «Биография Находки», выполненный в коричневатых, словно патина времени, тонах, где автор воссоздает историю своего города. Есть замечательная, можно сказать, автобиографическая серия «Прошедший день», в которой автор с улыбкой, чуть стеснительно, что ли, оглядывается на вполне обычную жизнь персонажа, то есть себя самого. И эта история прошедшего дня, светлого и прозрачного, превращается, по сути, в портрет семьи на фоне города — любимого, знакомого до деталей, но вместе с тем полного неожиданной поэзии, что скрыта именно в повседневности. Есть натюрморты с вещами проще некуда — рюмка, трубка, селедка, колёсики лука, с которыми знакомишься будто впервые, настолько они исполнены внутренней, вполне возможно, что и духовной жизни. И закусывать-то после этого хочется не так себе, а со значением, с осознанием смысла бытия. Вообще, Александру Шалагину удается превращать обыденность, которую в слепой суете и не замечаешь, в пространство, где обитают удивительно обаятельные герои, звери, птицы, рыбы, деревья, раковины, способные к сказочным превращениям и чудесам.

И вот тут-то вступают в силу и магия сюжета, и магия графики, которые особенно проявляются в некоторых фантастических, но одновременно смешных и радостных работах художника. Впечатление от них можно сравнить с подарками детства, когда ещё, слава Богу, с миром может произойти всё что угодно детской душе. Что прежде всего делают с подарком? — ну, конечно, разворачивают. Хорошо бы вообразить грубую, ещё советской поры обёрточную бумагу, цвета прошлогодней палой листы, с прожилками сохранившейся древесины, которая в руках родителей постепенно раскрывается, словно оболочка привычной реальности, — и перед глазами вдруг предстаёт, ну, скажем, горящий опереньем петух, восставший над всеми деревенскими окрестностями, законодатель распорядка дня и усмиритель нравов. Или несущаяся по улице со всех своих лап гигантская курица, сшибающая городьбу, потому что её буквально распирает от желания разнести свежие местные новости, что кипят в её куриной голове. Или многочисленные рыбы автора, сверкающие, словно ожившие ёлочные игрушки, явно заплывшие в сегодняшнюю жизнь из сказок, мифов или снов, но вместе с тем обладающие своим характером и наделенные таинственной властью, по крайней мере, над нашими чувствами.

Графика Александра Шалагина, помимо изобретательного профессионального мастерства, интересных сюжетов, подчас рожденных из дворовой байки, деревенского анекдота, из житейской мелочи, помимо ярких изобразительных метафор, а точнее, благодаря всему этому, обладает ещё и тонкой эмоциональной атмосферой, поэзией, если говорить иными словами. В каждой его удачной работе незримо присутствует свое настроение, своего рода мотив, музыка душевного состояния — свежая чистота первого снега, буйная, озорная радость банного дня в деревне — с вениками и женщинами, сладкая пугающая тайна иных миров, когда заглядываешь в перламутровую сердцевину раковин. И, наконец, добрый юмор, умная ирония, которой отмечены многие его листы, взять хотя бы работу «Весна в Находке. Три грации», где в один прекрасный весенний денёк сошлись вместе сказочная русалка на постаменте и две горожанки, чтобы их смешную и ужасно симпатичную компанию увидел художник. Да, в таком мире и вправду хочется жить.