Александр Солженицын. «Архипелаг ГУЛАГ»
Глава восьмая. Закон ребёнок (продолжение)
Следуя дальше за выбором Крыленки, оглядим и рассмотренное в Верхтрибе (так мило сокращают они между собой, а для нас то, букашек, как рявкнут: встать! Суд идёт!)
Дело «Тактического центра» (16-20 августа 1920) — 28 подсудимых и ещё сколько-то обвиняемых заочно по недоступности.
Голосом, ещё не охрипшим в начале страстной речи, весь осветлённый классовым анализом, поведывает нам Верховный Обвинитель, что кроме помещиков и капиталистов «существовал и продолжает существовать ещё один общественный слой, над социальным бытием которого давно задумываются представители революционного социализма… Этот слой — так называемой интеллигенции… В этом процессе мы будем иметь дело судом истории над деятельностью русской интеллигенции» и судом революции над ней (стр. 34).
Специальная узость нашего исследования не даёт возможности охватить, как же именно задумывались представитель революционного социализма над судьбой так называемой интеллигенции и что же именно они для неё надумали? Однако, нас утишает, что материалы эти опубликованы, всем доступны и могут быть собраны с любой подробностью. Поэтому лишь для ясности общей обстановки в Республике напомним мнение Председателя Совета Народных Комиссаров тех лет, когда все эти трибунальские заседания происходят.
В письме Горькому 15 сентября 1919 (мы его уже цитировали) Владимир Ильич отвечает на хлопоты Горького по поводу арестов интеллигенции и об основной массе тогдашней русской интеллигенции («околокадетской») пишет: «на деле это не мозг нации, а говно» [Ленин. Собр. Соч. 5 изд., т. 51, стр. 48]. В другой раз он говорит Горькому: «это её (интеллигенции) будет вина, если мы разобьём слишком много горшков… Если она ищет справедливости — почему она не идёт к нам?.. Мне от интеллигенции и попала пуля» [«В.И. Ленин и А.М. Горький». Изд. Акад. Наук, М., 1961, стр. 263.] (то есть от Каплан).
Об интеллигенции он выражался: гнило-либеральная; «благочестивая»; «разгильдяйство, столь обычное у «образованных» людей»; считал, что она всегда не домысливает, что она «изменила рабочему делу». (Но именно рабочему делу — когда она присягала?)
Эту насмешку над интеллигенцией, это презрение к ней потом уверенно перехватили публицисты 20-х годов, и газеты 20-х годов, и быт, и на конец — сами интеллигенты, проклявшие своё вечное недомыслие, вечную двойственность, вечную беспозвоночность, и безнадёжное отставание от эпохи.
И справедливо же! Вот рокочет над сводами Верхтриба голос Обвинительной Власти и возвращает нас на скамью:
«Этот общественный слой… подвергся за эти годы испытанию всеобщей переоценки.» Переоценка, так часто говорилась тогда. И как же она прошла? А вот: «Русская интеллигенция, войдя в горнило Революции с лозунгами народовластия, вышла из него союзником чёрный (даже не белых!) генералов, наёмным (!) и послушным агентом европейского империализма. Интеллигенция попрала свои знамёна и забросала их грязью» (Крыленко, стр. 54).
И только поэтому «нет нужды добивать отдельных её представителей», что «эта социальная группа отжила свой век».
На раскрыве ХХ столетия! Какая мощь предвидения! О, научные революционеры! (Добивать однако пришлось. Ещё все 20-е годы добивали и добивали.)
