Сергей Голлербах. «О теле»

В русском языке, как и в английском, существуют понятия, определяющие человеческое тело без одежды. По-русски мы говорим «обнажённое тело» и «голое тело». По-английски «нюд» (обнажённое) и «нейкед» (голое). Разница между ними заключается в следующем: обнажённое тело, по справедливому замечанию английского искусствоведа Кеннета Клаока, обладает «эстетической бронёй», защищающей его. Оно прекрасно, пропорционально и не подлежит осмеянию. Обнажёнными были тела древних богов и богинь, красавиц, атлетов и натурщиц.

В противоположность им, голые тела непривлекательны, уродливы и бесстыдны. Голыми были бабы, девки, проститутки. Голая правда — неприкрашенная, горькая. Надо тут добавить, что христианство считает наше тело греховным, бренным, полным порочных вожделений. Известно, что в первые века христианства практиковалось умерщвление плоти, оскопление себя (кастрация), самобичевание. Оно до сих пор существует в Испании во время Страстной Недели. Монастырские уставы и по сей день ограничивают физические потребности тела.

Такое двойственное отношение к телу, естественно, нашло полное выражение в изобразительном искусстве.

Сознательно упрощая его историю, позволю себе сказать, что изображение человеческого тела проделало путь от Обнажённого до Голого. На этом пути оказалось множество промежуточных концепций.

Действительно, изображение прекрасного обнажённого тела берёт своё начало в древней Греции, переходит в древний Рим, затем возобновляется в эпоху Возрождения и переходит в западноевропейскую академическую живопись и скульптуру. В Англии обнажённое тело изображали английские прерафаэлиты, во Франции — Кабанель и Бугро, у нас в России — Брюллов, Семирадский. Но уже в 16-ом и, в особенности, в 17-ом веках появилась иная, менее идеализированная трактовка человеческого тела. Влияние античной культуры ощутилось в северо-западной Европе сравнительно поздно и немецкий Ренессанс сильно отличался от итальянского. Так, например, обнажённые женские фигуры в картинах Лукаса Кранаха узкогруды и тонконоги. У Альбрехта Дюрера они крепче, но в них много «земного».

Ещё меньше идеализации тела в «Данаи» Рембрандта и в рубенсовских женщинах. Это уже смесь Обнажённого и Голого. По-настоящему голым можно назвать «Пьяного Силена» Рубенса. Жирное, обрюзгшее его тело внушает отвращение. Проститутки, которых рисовал Тулуз-Лотрек — полуголые, а не полуобнажённые. Такими же выглядят женщины на полотнах немецких экспрессионистов. Конечно, твердых границ провести нельзя. Обнажённые женщины Модильяни именно обнажённые, а не голые. У Жюля Паскина — более голые, чем обнажённые. Если глазами раздеть толстых купчих Кустодиева, то они, мне кажется, будут более обнажёнными, чем голыми. Почему? Потому, что в них есть какая-то приятность, женственность. Мы видим здесь множество оттенков отношения к человеческому телу, ту же двойственность — от восхищения к презрению и даже ненависти... Хочу тут упомянуть вышедшую в 60-е годы книгу известного американского врача Карла Меннинджера «Человек против самого себя» (Carl Menninger «Men against himself»). Содержание этой книги — история мазохизма, причем целая глава в ней отведена раннему христианству. Ненависть к собственному телу выражалась тогда и в физической нечистоплотности. Известно, что Симеон Столпник был покрыт лишаями от грязи. Когда его мать, чувствуя приближение смерти, пришла проститься с ним, он прогнал её, «ибо она — женщина», то есть дочь Евы-искусительницы. У немецкого художника второй половины 19-го века Франца фон Штука есть картина, изображающая полногрудую женщину, пристально смотрящую на зрителя темными глазами. Немецкая версия «Очей черных»? Нет, картина называется «Die Sünde» (Грех). Это слово по-немецки женского рода. Отношение мужчины к женщине в разных культурах на протяжении всей истории человечества — громадная тема, которая выходит далеко за рамки этой заметки.

Всё же, согласившись на том, что человеческое тело, мужское и женское, изображается сейчас более голым, чем обнажённым, спросим себя, если сейчас ещё какие-то особые нюансы, типичные для нашего времени? Они, конечно, есть и появились они с изобретением фотографии. В Америке существует в настоящее время общепризнанное течение в живописи, именуемое фотореализмом. Художники увеличивают до больших размеров сделанный ими фотографический снимок, и переводит его на полотно или бумагу. Мне лично кажется, что это не живопись, а «мёртвопись». В ней целиком отсутствуют не только эмоции, но и всякое личное отношение к изображаемому. Особенно это заметно в изображении человеческого тела без одежды. Оно и не обнажённое и не голое, а мертвенное. Мне особенно запомнилось полотно одного американского художника, изобразившего себя и свою жену во весь рост со всеми мельчайшими деталями, которые может схватить фотокамера. Можно назвать это крайним бесстыдством, но одновременно и каким-то цинизмом по отношению к собственному телу. Существует старое русское слово «нежить». Человеческие фигуры без одежды или одетые, будучи исполнены в технике фотореализма, я называю «нежитями».

Закончу мои размышления о теле на юмористической нотке. Будучи очень престарелым человеком, я сочинил о самом себе такие стишки:

Моё стареющее тело
мне, наконец, осточертело.
Но без него куда мне деться?
Во что смогу переодеться?
Кто даст мне новую «одежду»?
И слышу глас — Оставь надежду,
в чем появился ты на свет
и есть твой подлинный портрет!

В конце концов, решающим является наше отношение к телу, Обнажённому и Голому. Художник может любить голое и оставаться равнодушным к обнажённому. Или наоборот. Или предпочитать писать пейзажи и натюрморты. Один художник даже говорил мне, что человеческое тело — это пейзаж и натюрморт, соединенные вместе. Так их (его) и надо изображать, лишь бы это было живописью, на не «мёртвописью».