Галерея «PORTMAY»: «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан: Выставка эротического искусства», 16 сентября — 16 октября 2011 года

Прибрежная любовь, или вертикаль эроса

Я добрый, красивый, хороший
и мудрый, как будто змея.
Я женщину в небо подбросил —
и женщина стала моя.
Александр Ерёменко

Конечно, если вспомнить известную присказку, что хорошей женщины никогда не бывает много, то можно сказать, что эротического искусства тоже никогда не бывает в избытке. Но, глядя на цунами порнографического гламура, затопившего телевизионный экран, Интернет, глянцевые страницы журналов, рекламу всевозможного вида, поневоле задумаешься: может, табу, которым государство, церковь, общество в целом веками сковывали эротическое искусство, словно поясом верности нежные места средневековых куртуазных дам, имело смысл?.. Категоричного и однозначного ответа, наверное, и быть не может, хотя сегодня ясно: когда снимается официальное табу, у эротического искусства тут же появляются новые враги — это, прежде всего, порнография как таковая и плотно прилегающий к ней гламур. Эти сиамские близнецы пошлости, бездарности, чувственной тупости и эстетической глухоты всё время пытаются опять загнать в подполье поистине народное, радостное, весёлое и свободное искусство эротики. Как насмотришься пластмассовой смертной тоски в элитарных изданиях, фильмах, галереях, где бесполая имитация любви преподносится как эксклюзивная эротика, то и вспомнишь что-нибудь живое и общедоступное из детства: «В городе Калязине / Нас девчата сглазили. / Если бы не сглазили, / Мы бы с них не слазили».

Понятно, что было бы смешно даже пытаться втиснуть вселенную Эроса в какие-либо строгие толкования или формулировки. Но всё-таки главное, пожалуй, заключается вот в чём, и тут уж без пафоса не обойтись: эротическое искусство — это свобода и жизнь, ненависть к эротике с одной стороны, и порнография с другой — это насилие и смерть. В общем, как сказал Че Гевара: эротика или смерть! Любовь и эротическое искусство воистину творят земной свет, способный достичь космоса. Ведь и фаллос, столь крепко укоренённый в земном, в своём творческом состоянии смотрит в небо. Ну а всякие попытки очистить эротическое искусство от чувственности, или, наоборот, лишить духовного начала, просто уничтожают его. Оно, как и во все времена, живёт только в единении земного и небесного, в слиянии инь и ян. Как об этом и написал замечательный поэт и писатель Юз Алешковский в своих стихах под псевдонимом Юз-Фу: «Пусть династию Сунь / сменяет династия Вынь — / лишь бы счастлив был Ян, / лишь бы кончила Инь…» И вот эта вертикаль Эроса, как мне видится, заслуживает сегодня в нашем родном отечестве гораздо большего внимания и поддержки, чем вертикаль власти. Власть, как заведено, преходяща, она неизбежно падет, а Эрос хоть и вечен, но ждёт заботы, внимания и искусства. На этом с лозунгами пока и закончим.

Эротический образ в искусстве требует от художника всего профессионализма и всего душевного и чувственного опыта, причём самого потаённого, то есть он должен решиться на полный выплеск творческой энергии и предельную искренность. Афористичный и остроумный писатель Виктор Шкловский ещё в тридцатых годах прошлого века заметил по этому поводу: «Ведь нельзя же так: одни в искусстве проливают кровь и семя. Другие мочатся. Приёмка по весу». Пусть даже эта искренность и примет вдруг самые непривычные, самые странные или абсурдные формы. Творческую удачу и скорое понимание зрителей на этом пути никто, понятное дело, не гарантирует. Зато безвкусица и фальшь проявляются неизбежно, и никакой салонной пудрой этого не скрыть. Художника, который красиво проходит по лезвию эротического искусства, не оступаясь ни в пошлость, ни в банальность, ни в снобизм, ведёт особый дар, врожденная эстетическая интуиция, свободное воображение, чувство юмора, наконец. Без приправы иронии, озорства и даже народной похабщины, конечно, может обойтись то или иное произведение, но невозможна эстетика эротического искусства в целом.

Эротическое искусство Приморья в советское время, как и везде на просторах нашей любвеобильной, но запертой в казармы родины, не сказать, чтобы свободно дышало, но существовало, таясь по мастерским, в домашних собраниях и прочих укромных местах, куда бы не достал взгляд партийных властей и прочих надзирателей. Пожалуй, только Виктор Фёдоров, творец собственного океана и своих мифических купальщиц, всегда оставался верен древнему эротическому зову искусства. Но ведь его работы практически и не попадали на выставки, вечно их заворачивали за так называемый формализм и любовь к странным женщинам. Вот почему только в конце прошлого века и начале нынешнего отдельные эротические работы, а затем и выставки стали изредка экспонироваться в галереях Владивостока, внося радостное оживление в привычный ландшафт приморского искусства. И в этом ландшафте знаменитая работа Юрия Волкова «Девчата с Шикотана», растиражированная в советских журналах, была, пожалуй, самым эротичным приветом с Дальнего Востока. Простонародные бёдра, прикрытые рабочими юбками, и открытые с ямочками коленки, между прочим, действительно завораживали зрителей и привлекли на Курильские острова немало юных искателей любовных приключений. Времена в своём роде, конечно, стояли замечательные — достаточно невинного, легчайшего эротического намёка, — и это уже повергало в священный трепет. Так что, получается, и в табу есть своя несомненная польза.

Выставка эротического искусства «Не шей ты мне, матушка, красный сарафан» в галерее PORTMAY уже своим названием многим обязана Рюрику Тушкину, в творчестве которого ярко и своеобразно соединились и народный юмор, и эстетика карнавала, и авангардное искусство прошлого века. И всё это переплавилось в душе художника — умной, нежной и печальной, когда он мог одновременно видеть и смешные стороны жизни, и её темные глубины, и её красоту и поэзию. Каждое из его произведений, представленных в экспозиции, могло бы стать символом этой выставки. Например, работа «Воспоминание о Самаре», где экстравагантная дама в чём мать родила, некрасивая, но поразительно притягательная в своей простодушной наготе и открытости миру, сидит посреди русской зимы на стуле и наигрывает на баяне. И уж тем более выражает сам дух экспозиции работа «Двойной портрет» — эмоциональная, выдержанная в коричневато-красных тонах, просто раскалённая внезапным ударом любви и страсти, который поразил двух обнявших влюбленных, пронзил и соединил красной рыбой на веки вечные.

Каким-то внутренним светом наивной поэзии близки работам Тушкина холсты Юрия Аксёнова, порой удивляющие довольно раскованной фантазией, если не сказать откровенностью. Его «Небесные цветы», что расцвели над двумя обессиленными любовниками, наверное, наблюдали в своей жизни многие, но как превратить это невыразимое ощущение любовного полёта в зримый образ? Да, например, именно так, как это и сделал художник, сгустив чувства и колорит в цветы небесного фейерверка, который распустился то ли в ночном небе, то ли в голове этих двоих пленников страсти, то ли во всей вселенной. Ну а уж над его картиной «Ах, зачем эта ночь так была хороша…» — вообще хочется плакать светлыми слезами раскаяния и умиления, глядя на эту дымчато-лиловую вечернюю девушку с забытым одуванчиком в руке, ушедшую в свои девичьи, точнее, уже женские мысли.

Примечательно, что стоит народному мотиву, сюжету, просто анекдоту или, что называется, случаю из жизни овладеть сознанием художника, как у него тотчас просыпаются воображение и фантазия, оживает чувство юмора и, как это ни странно на первый взгляд, появляется подлинный лиризм. Все эти приметы вообще отличают народное искусство, будь это «Заветные сказки» Афанасьева, эротический лубок, или частушки «с картинками». Вот и Владимиру Погребняку удалось обрести индивидуальную манеру письма, создать мир, вроде бы полный незатейливой действительности, и в то же время преображённый в народную сказку — анекдотичную, весёлую и очень человечную. Художник не возвышает своих героев, не унижает, а смотрит на них как добрый и мудрый клоун. Все его мартовские коты, крутящиеся колесом женщины, красотки, надевающие на пляж чулки в сеточку, — это всё персонажи нашего общего русского цирка. Нам сюда ещё в детстве билет всучили, так что нечего нос воротить, надо его обживать и очеловечивать.

Собственно, этим же самым занимается и Александр Арсененко в своей небольшой серии работ «Приключения резиновой женщины» — он превращает сексуальные нелепости, слабости, тайные абсурдные склонности современного человека в забавную сказку, в которой много смешного, но и немало щемящей жалости. По крайней мере, в героине его работ, которую судьба кидает то в объятия совершающего побег заключенного, то в судорожные руки тонущего матроса, обаяния не меньше, чем в Мальвине, подруге деревянного плейбоя Буратино. Ещё неизвестно наверняка, кто резиновый, а кто деревянный.

Цирк, а точнее, бестиарий Всеволода Мечковского, художника давно и безвозвратно нырнувшего в сексуальное бессознательное, конечно, будет пожёстче. Художник, как и хирург, порой делает надрезы в самых болезненных местах, но это опять же с целью облегчить страдания. Он проникает в такие запретные области сексуальных переживаний, чувств и образов, куда не всякий осмелится заглянуть. А заглянуть нужно, потому что сексуальное подполье порождает, как известно, чудовищ, которые при свете эротического искусства быстро испускают дух. В этом смысле о многом говорят такие его работы как «Гарпия», «Женщина-дракон»… Да и «Плечевая» — в конце концов, кто-то же должен оставить в искусстве образ этих многострадальных женщин-тружениц наших дорог. Всеволод в этом случае поступает как истинный гуманист, наследник художников-передвижников. Ну какой гламурный художник обратиться к образу плечевой, что вы!

Надо сказать, что эта экспозиция эротического искусства радует не просто разнообразием, но и обилием именно сюжетных произведений. Пожалуй, даже на предыдущей выставке «Русская мандала», сюжетов было поменьше. Дело в том, что современные выставки довольно скудны по жанрам, как правило, зрителям предлагают пейзаж в разных вариантах — морской, городской, деревенский, натюрморт, реже просто портреты, а тематическая, сюжетная картина, в общем, редкость. Надеюсь, что и у самих зрителей после этой экспозиции чуть изменится видение и понимание эротического искусства, потому что под эротикой публика чаще всего подразумевает лишь банальную обнажёнку, как говорят художники, да ещё с этакой тошнотворной салонной лакировкой.

Эротический мир поистине необъятен в своих темах и сюжетах, был бы талант и желание увидеть его хотя бы и в повседневной жизни. У Анны Щёголевой всё это есть, о чем и говорят её полотна «На пляже» и «Он, она и утренний кофе». Ходишь, наблюдаешь всю эту привычную обыденность тысячу раз, а потом художник берёт эпизод, который просто рядом, и создаёт произведение — реальное, с умом и юмором, с героями, на которых пялишься как в первый раз, настолько они интересны. Эта парочка на пляже, связанная воздушным, но явным сексуальным контактом, что и подтверждают выразительные детали, подмеченные автором; эти персонажи античных вакханалий, принявшие облик каких-нибудь боцмана Лехи и подружки его Ленки, — вот он, живой эротический мир наших дней. Так что неправ был Николай Васильевич Гоголь, вовсе и не скучно жить на этом свете, господа! По крайней мере, когда есть под рукой он/она и утренний кофе.

Евгений Макеев, всегда настроенный на ироничную выдумку, на парадоксальную игру со своими героями, в которых сквозь современные черты просматриваются фигуры библейских персонажей, со временем всё больше и больше концентрируется на вечных сюжетах Божественной комедии, по сценарию которой, собственно, и разыгрывается вся наша жизнь. Осыпается многокрасочное убранство мира, сметается великолепная шелуха деталей — и остаются на сцене он, она, стул, ложе любви, оно же — неотвратимое узилище пытки, и просто свет — направленный на персонажей, словно луч рампы, вполне безжалостный к участникам всей этой мистерии. В столь аскетичном интерьере и развивается действие его триптиха «Антропология», где всего три акта — вечер, ночь, утро. История любви, сжатая до символа, в триптихе художника приобретает черты ритуала, напоминающего путешествие по дантовским кругам ада, способным как вознести человека к свету, так и опустить в бездну, где и тьма может ослепить.

Таинственной и тревожной атмосферой мифа наполнены и картины Олега Подскочина. Три его работы, представленные на выставке, весьма сложные по своим жанровым признакам, можно с полным правом назвать и вольными историческими легендами, и романтическими балладами с готическим оттенком, и опытами эротического сюрреализма. Суть не в определениях, каждое их которых можно и принять, и отвергнуть, а в том, что его произведения — это сюжетные истории, захватывающие одновременно и напряжением изображенного события, и эмоциональной, пластичной живописью, сознательно и красиво использующей приёмы старых мастеров. Сколь ни набило оскомину вездесущее словечко постмодернизм, но к творчеству Подскочина оно вполне применимо. Его полотно «Лукреция: эпизод из римской истории», решённое художником словно мизансцена классической трагедии, воскрешает известную легенду о знатной римлянке Лукреции, которая стала символом целомудрия и верности. Обесчещенная в отсутствие мужа одним из римских военачальников, она вызывает супруга из похода, рассказывает ему о своей беде и убивает себя кинжалом.

В наши времена, когда все избегают художественного пафоса, страшась показаться смешными и старомодными, Подскочин уверенно задаёт высокий драматический тон в своих картинах, хотя иронии он тоже не чужд, — и они быстро ломают всякое предубеждение. Его холст «Амбарные ключи» — это же просто лабиринт сюжетных ходов, по которым может развиваться история этой женщины, стоящей у средневекового окна с таким гордым и властным выражением лица, что становится ясно — она решилась на крайний поступок, скорее всего, кровавый. И ключи, ключи играют здесь свою роковую роль. Кто станет жертвой — муж, любовник, или соперница, неизвестно. Но ужасная и высокая трагедия неминуемо произойдет. Может быть, она будет вариантом трагедии леди Макбет, о которой писал Владислав Ходасевич: «Леди долго руки мыла, / Леди крепко руки терла. / Эта леди не забыла / Окровавленного горла».

Ну а «Нянечка» — этот сексуальный кошмар, вытащенный из детских мучительных снов и комплексов, это воплощение похотливой алчности, — предмет для отдельного разговора. Здесь можно вспомнить бездну персонажей — от реальных нянечек советских детсадов и интернатов до Маркиза де Сада и Зигмунда Фрейда. Пожалуй, только одна работа из экспозиции по своему жутковатому и изысканному эротическому антуражу перекликается с «Нянечкой» — холст «Её клоун» Лили Зинатулиной. Эта опасная женщина в маске, с руками, перетянутыми кожаными ремешками, с острой, как кончик лезвия, грудью, разложившая на столе перед собой китайские палочки для еды и разрезанный гранат, таит в себе тайну, прикосновение к которой не известно чем закончится. Похоже, беззаботной любви тут не предвидится.

Путешествие по выставке эротического искусства действительно напоминает очарованное блуждание в лабиринте, где странника поджидают самые крутые повороты эротической темы, которая, конечно, больше чем тема. Прибрежная любовь, если воспользоваться названием работы Виктора Серова, принимает в произведениях почти тридцати художников разнообразные формы — реалистические, сказочные, фантастические, сюрреалистические, абстрактные. Это если говорить о стилях и направлениях представленных работ, а сами они могут быть и смешными, и восторженными, и нежными, и просто страшными. В общем, всё, как и в реальности, которая наполовину состоит из придуманных нами снов и зеркальных отражений. Ну а поскольку лабиринт границ не имеет, то графический лист Лидии Козьминой приведёт вас прямиком на каналы Джоу Джуана, китайской Венеции. Обратите внимание, вон там, в открытом окошке, видна влюбленная парочка: утомленная женщина и мандарин за её бедром, сочиняющий утренние стихи: «Прошла гроза, умолкнул гром на время, до поры. / Пролились облака дождём с Нефритовой горы. / Почти без сил, едва дыша (чему я очень рад), / Встает подруга не спеша, чтобы надеть халат». Скорее всего этого мандарина зовут Тун Хай.

Вот кончиками пальцев ощущаю, что, следуя традиции и отвечая ожиданиям публики, нужно бы что-нибудь сказать о поэтическом образе женщины, о том, что эротическое искусство воспевает там, что ли, чего-то… Но не стану я повторять эти унылые банальности, а открою лучше женщинам древний русский заговор на удержание вертикали Эроса, уверен, в нём больше поэзии и толку, в том числе и для искусства. И простите за точность народных выражений — из заговора слов не выбросишь, волшебство исчезнет: «А по моему слову после того, чтоб у раба Божьего имя рек хуй до молодой жены стоял неколебимо, и крепко, и яро, як тот камень на его немощах и болестях. А не будет стояти — то камень тот треснет и откинется, и все немощи и болести назад возвернутся, бо хуй стояч тому камени и ключ, и замок, и закрепка. А на хуй стояч злое око и злой наговор — прячь от них к молодой жене в полое место, бо там они на него силу не имут. Нет моим словам ни недоговора, ни переговора; будь ты, мой приговор, крепче камня и железа».